В современной лингвистической литературе отмечается, что сам термин дискурс (фр. discours, англ. discourse) стал активно употребляться в начале 1970-х годов. Первоначально он представлялся как синоним письменного или устного языка. И лишь впоследствии было осознано, что дискурс - это не только "данность текста", но и несколько вне этой данностью. Элементами дискурса являются: определенные события, их участники, перфомативна информация и "не-события", т.е. обстоятельства событий, фон, на котором они разворачиваются, оценка участников событий, информация, которая соотносит дискурс с событиями.
Итак, дискурс - это своеобразный "язык в языке", которая представлена как особая социальная данность. Дискурс существует в текстах и через тексты. Однако это тексты особого рода, а именно - такие тексты, за которыми стоят особые грамматика, лексикон, семантика, правила словообразования и синтаксиса. В конечном итоге за такими текстами стоит особый, мифологический мир. В мире дискурса действуют свои правила, ему свойственны собственные представления об истине. Каждый дискурс - это один из возможных, альтернативных миров. Феномен дискурса является весомым свидетельством достоверности Гайдеггерової тезиса о язык как дом бытия.
Проиллюстрируем эти общие рассуждения на примере уже классической работы франко-швейцарского лингвиста и культуролога Патрика Серио "Анализ советского политического дискурса".
Прежде всего он обращает внимание на лингвистического монстра, абсолютного владыку языка, который и определяет значение слов. Поскольку слово, как и вся система коммуникации, находится в руках вождя, то слова и знаки не могут иметь других значений, кроме тех, что им официально приписываются.
Самый высокий политический авторитет также создает новые слова. Гибкость слов намеренно используется вождем для манипуляции обществом. Прослеживается малозаметный сдвиг от амбивалентности значений в языке в их ошибочности, ложности. Причем владыка языка получает свободу действий: он может создать карту, которая не соответствует ни одной территории (откровенная ложь), и может создать несколько карт для одной и той же территории (двойная язык). От референтной нестабильности осуществляется переход к полной референтной непрозрачности. Итак, советская речь - это оргия слов, система, в которой по словам исчезает и перестает существовать реальность. Владыка речи достигает успеха не только в создании языка, но и в формировании нового типа реальности - псевдо-реальности. Речь вождя ставит себе целью уничтожение любых средств логического мышления, и здесь Дж. Оруел является неисчерпаемым источником вдохновения: как и в "новоязе" ("newspeak") романа "1984", "официозная речь" контролирует мнению, а отсутствие слова в языке не дает возможности использовать соответствующее понятие. Такая концепция, что отдаленно напоминает доведенную до абсурда гипотезу Сепира-Уорфа, создает непреодолимые барьеры между языковыми системами.
Однако существуют люди (П. Серио называет их герменевтами), которые знают как изменить лживые слова, чтобы показать их скрытое значение. Например, "колхоз" - это рабовладельческая плантация, которая принадлежит бюрократическому аппарату и управление которой осуществляется с помощью репрессий, "трудовой энтузиазм масс" - это неприкрытая эксплуатация человека государством, "советская бдительность" - страшный террор, когда в застенках НКВД гибнут миллионы невинных людей. Другой способ применения "герменевтичного" подхода - чтение между строк, что является идеальной схеме искаженной коммуникации. Такая оппозиция "официальной" и "живой" речи приводит к двойной компетенции, осознанной диглосії, определенной двуязычия носителей языка. Советские люди соответственно ситуации (домашнее или официальное общение) выбирают тот или иной тип языка.
С указанной особенностью связаны еще две важные отличительные черты советского политического дискурса. Это "номіналізація" и (на русском языке) "сочинение", что может быть переведено как "компоновка" или еще точнее - "видумування", "измышления".
Номіналізація - конструкция, где предикатная часть изъята из главной части предложения. Семантическим итогом многочисленных номіналізацій, то есть замены личных форм глагола их производными, является исчезновение субъекта, автора текста.
К этому же ведет и "компоновка" или "сочинения". За этой процедурой, двое или более понятий употребляются как синонимы, хотя за рамками данного дискурса они ими не являются. Например: "партия" = "народ" = "коммунисты" = "советские люди" = "все прогрессивное человечество" и т.д. Как и во время номіналізації, здесь тоже исчезает автор и, как следствие, исчезает ответственность.
Разнообразие номіналізацій и компоновок свидетельствует, что в советском политическом дискурсе звучал голос без имени. В этом дискурсе без субъекта голос без имени вторил другим голосам в безымянной ответы Другом, который не упоминается, но всегда присутствует. Любой язык всегда является ответом, откликом, ссылкой или неприятием дискурса Других. Относительно этого советский политический дискурс не был замкнутым в пространстве. Он не имел внешней жесткой границы. Здесь на имплицитном уровне непременно также появляется Другой. Присутствие дискурса Другого может быть выявлена с материальными следами, которые отражаются в языке, прежде всего в синтаксисе.
Итак, дискурс - это особый мир языка, в котором царят свои специфические законы, действует собственная грамматика произнесения и замалчивания, которая в конечном итоге обусловлена той или иной социальной "грамматикой". Дискурс, если воспользоваться метафорой Лейбница, - это один из возможных альтернативных миров, или, по Гайдеггером, - это дом человеческого бытия.
Рассматривая различные образы языка, язык как дом бытия человека, дискурс как особый язык в языке, мы постоянно акцентировали внимание на проблеме "Я-Другой" в языковом контексте. Это и не удивительно, ведь в этом заключается едва ли не основная специфика именно философско-антропологического подхода к языку. Однако этот вопрос требует более детального освещения.