РЕЛИГИЯ И ИСКУССТВО

13.3 Религиозное искусство?

Таким образом, поляризация церковного и светского искусства, попытка представить их анатагоністами, свойственная большинству образцов воинственной-атеїетичної литературы, - не дает объективного представления о связи двух этих феноменов. Между ними, естественно, существовали периоды полного непонимания, взаимоотрицание, но не менее частыми в истории их развития заметные формы, когда они взаимодействовали, дополняя и развивая друг друга. Более того, в рамках их альянса не представляется возможным говорить о «церковное» и «позацерковне» искусство, поскольку границы между ними настолько размыты, что целесообразно, если речь идет о храмовых зрелища, например, определять их как «христианский театр», в разговоре о иконопись - употреблять термин «православный живопись», о мессу - «католическая музыка». Причем в содержании этих сообщений непродуктивно определять доминанту религиозного или светского. Так, христианские мистерийни действа, направленные на усиление религиозного чувства, с помощью перевода священных сюжетов на визуальный уровень, паствой воспринимались не только как часть храмовой службы, но и просто как интересное зрелище. Недаром мистерии в католицизме получили название Biblia paureum - Библия бедняков. В их постановках внимание уделялось не только демонстрации определенного поучительного священного сюжета, но и тщательной разработке костюмов, декораций, пластики и голосовых модуляций исполнителей, словом, всему тому, что касается театрально-изобразительной сферы. Более того, містерійне действо, развиваясь, покидало пределы храма, выходя сначала на паперть, а затем и на городскую площадь, соединяя в единое культурное целое два типа пространства - сакральный и мирской.

Единство религиозного и светского начал в рамках одного художественного акта прекрасно подтверждается наличием двух зрелищных форм, весьма популярных в западноевропейской и украинской культурах - школьного театра и вертепа, объединяющей в рамках одного представления два типа сюжетов: библейского и развлекательно-бытового. Причем они прекрасно «уживались» в спектакле, не противоречили, а дополняли друг друга. Зрители с одинаковым вниманием воспринимали обе части спектакля.

В связи с этим умозаключению, что часто встречаются в литературе вроде слов румынского исследователя А. Тэнасе: «Светская культура - это опредмечивания субъекта и гуманизация объекта в процессе творческой деятельности; религиозная культура - это отчуждение субъекта и обожествление объекта» (7,40), - страдают той же узкой односторонностью, что и ортодоксально-богословское резюме по греховности зрелищ, музыки и т. д. или же их вторичности в культовой структуре. На последнем настаивает один из православных деятелей: «Необходимо выразить требование, чтобы в церковном пении слово Божье, составляющая всякого священного пения, занимал господствующую позицию, а музыка была бы только этим служителем его, - средством усиления выразительности, к обострению действия слова... Соответственно этому не только превосходство музыки над словом, или виртуозность и изобретательность, но и всякая сложность в музыке церковной вредит делу богослужения» (8,16).

В данном случае имеет место не совсем адекватная трактовка термина «слово» в контексте богослужения. Еще Филон Александрийский отмечал тройной смысл слова Священного писания: чувственный, что влияет на тело, абстрактно-поучительный, обращенный к душе и идеально-мистический (таинственный), направленный на дух. Все три ипостаси слова равноправны, поэтому включена в традиционную проповедь система искусств (музыка, пение, театрализация, живопись) не может расцениваться как вторичная, вспомогательная.

О равноправии слова как такового и музыкального ряда богослужения говорил и П. Флоренский. Слово в его интерпретации - единство не только чисто религиозного, но и равнозначных ему художественно-образных средств доведения его содержания до паствы. Слово, пишет философ, «на каждом этаже своего здания... есть мир» (9,241). О единстве всех религиозных и художественно-эстетических составляющих культа писал П. Флоренский в известной статье «Храмовое действо как синтез искусств», опубликованной в журнале «Маковец». Взаимодействие религии и искусства он определяет как духовную целостность, определенную систему действующих отношений, определяющих ее специфическое существование.

В самой же системе искусств, что существует внутри целостного храмового действа, может существовать ведущий вид, что определяет принципы функционирования художественной составляющей культа. Это декоративно-прикладное искусство в буддизме или исламе, изобразительное и пластическое искусство в христианстве, театрально-зрелищные и музыкальные элементы в каждой религии. Впрочем, система эта достаточно подвижная и впоследствии в качестве доминанты внутри одной конфессии может выступить и какой-либо другой вид искусства.

Выведена в заголовок раздела проблема имеет еще одну существенную грань: а правомерно ли вообще говорить о религиозное искусство? Многие исследователи однозначно положительно отвечают на этот вопрос, как, например, Д. Угринович: «Религиозным искусством... мы можем назвать те произведения искусства, которые включены в систему религиозного культа и выполняют в ней определенные функции» (10,100). Определение довольно расплывчатое: во-первых, неясно, куда отнести многочисленные произведения искусства, в сюжетной основе которых лежат библейские мотивы, религиозные идеи, но при этом они не являются элементом храмового действа (живопись Средних Веков и Возрождения, театральные и кинематографические акции, много музыкальных и литературных произведений), не представляют собой апологию сверхъестественного. Во-вторых, как в таком случае трактовать, например, икону, которая экспонируется в музейных собраниях: ведь, изъята из интерьера храма, она теряет свои основные культовые функции. И, наконец, в-третьих, подобный подход игнорирует такой важный момент, как субъективные переживания при восприятии художественного произведения, независимо от того, включены они в культовую или практику ни. По этому поводу высказался еще Августин Блаженный в своей «Исповеди», описывая неоднозначное чувство, охватившее его во время церковной службы: «Я раздумываю между опасностью удовольствие и испытанием пользы. И... больше склоняюсь к тому, чтобы одобрить в церкви обычай пения... Однако, когда мне выпадает увлечься пением больше, чем предметом пения, я с прискорбием осознаю свой грех...» (11, 263). Аналогичные двойственные ощущения знаменитый богослов пережил, наблюдая за спектаклем.

Поэтому, по нашему мнению, целесообразнее говорить о те или иные виды или жанры искусства, наконец, отдельные произведения, включенные в культовую практику, отделяя их от артефактов, которые используют библейские и другие религиозные сюжеты. И специального анализа требуют те произведения, изначальной целью создателей которых было включение их в храмовое пространство, то есть те, что предназначались для культовых потребностей, наконец, появились на свет по заказу церкви. Именно к ним предъявлялись особые художественно-эстетические требования, в частности необходимость соответствия канону.