РЕЛИГИЯ И ИСКУССТВО

13.2 Соотношение сакрального и профанного в жизни церкви

Церковь в целом (кроме отдельных, крайне ригористичних ее представителей вроде протопопа Аввакума или его наставника Ивана Нєронова) достаточно индифферентно относилась к фольклорным зрелищ как части народного быта, не принимая лишь отдельных их форм. Так, в частности, резко осуждалось сокрытие лица под маской, к чему часто прибегали участники ряджень. Маска - это личина. С точки зрения богословов - дьявольский образ. Еще в середине XI века епископ Лука Жидята в своем «Поучении» предупреждал нєофітів-славян: «Москолудство вам, братие, нелепо имети».

Украинский публицист XVI века Иван Вышенский с возмущением отмечал, что в Лядской (польской) земли «машкарники и комедийники» популярны во всех слоях общества.

В ряде мест священники настаивали, чтобы после Рождества ряженые купались в освященной воде, чтобы смыть грех лицедейства.

Такое неприятие сокрытия личности связано с тем, что маска давала рядженому возможность во время игры находиться в состоянии инаковости, быть не самим собой, поставив себя вне моральными запретами и ограничениями.

Известный славянский фольклорное произведение «Вавила и скоморохи» отождествляет древних актеров со святыми, популярными в крестьянском быту - Кузьмой и Дамианом, опровергая таким образом расхожее, но далеко не всегда верное мнение о непримиримое отношение церкви и «веселых». Шуты представлены «не простыми» людьми, которые противостоят представителю подземного мира - хтонічному персонажу Собаке. В данном контексте их действия - богоугодные, на что неоднократно указывает текст скоморошини.

В рукописном фонде Пушкинского дома хранится уникальный рукопись «Пріння о вере скомороха с философом иудеем Танасієм». Сюжет его такой: шут, представитель «худых и простых людей и книгам не учился», выступает оппонентом иудейского богослова Тарасия в споре о преимуществах христианства перед иудаизмом. Действия персонажей описаны в присущем скоморошинам комическом ключе: указывая на большую по сравнению с иудаизмом количество христианских праздников, игрец, называя каждое из них, вырывает по волоску из бороды Тарасия. В итоге его «доказательства» становятся тем убедительнее, чем «бодрее» он бьет Тарасия, что и становится решающим аргументом в споре (3,182 - 184),

Владение поэтическим словом и музыкальным искусством в народном сознании наделяло шутов креативными функциями, превращая их в посредников между мирами, медиаторами. Крюк, сопровождая свадебный кортеж от дома до церкви и обратно, шуты реализовали охранную функцию в разомкнутом пространстве, открытом для воздействия вредоносных сил на молодых. В обязанности ігреця «входил защиту молодых от зла «входила защита новобрачных вот злого умысла и обеспечения их счастье и благополучие» (4,111). В храме охранную функцию принимал священник, отсюда поговорка «Иереи с крестами, скоморохи с дудамы» приобретает другой, чем ей предоставлялся, содержания. 1 кресты, и дуды - средство изгнания вредоносных сил.

Вместе с тем и славянская и западноевропейская культурная традиции знают немало примеров непримиримого отношения к представителям фольклорных зрелищ. Иоанн Солеберійський призвал отказывать в евхаристии мімам и гістріонам. Категоричным в этом отношении был и другой богослов - Гонорий Августодунський, который заявлял, что в жонглеров нет ни одного шанса на посмертное спасение, «ибо всем помыслом своим они слуги сатанинские». В итальянском сборнике «Новеліно» содержится рассказ о жонглера по имени Саладин, который попал на рыцарскую трапезу, во время которой, намекая на богосупротивний характер его песен, ему посоветовали вымыть не руки, а рот. Согласно средневековым судебником под названием «Саксонское зерцало», шпільмани были поставлены вне закона наряду с уголовными преступниками. К тому же тот, кто избрал это ремесло, автоматически лишался права наследовать имущество своих родителей.

Такс ортодоксальное трактовка народной зрелищной культуры коренится в воззрениях Тертуллиана и Иоанна Златоуста - ярых противников любых зрелищ.

Было оно поддержано и давньокиївськими богословами, которые считали, что музыка, танцы, пение - один из распространенных способов, которыми нечистая сила пытается соблазнить праведников. Так, в «Житии Феодосия Печерского» есть эпизод, когда в его келью набились бесы «в бубны биющие» и «в сопели сопущие». Интересно, что основатель известного монастыря противостоял искушению пением псалмов, благодаря чему нечистая сила в конце концов отступила. Здесь мы встречаемся не столько с осуждением светского исполнительства, а с эпизодом вокального соревнования между подвижником и чертями (другими словами, культурным «верхом» и телесным «низом»), в котором серьезный репертуар перевесил профанном пение.

Вполне серьезным был описание игрового противостояния затворника Исакия толпе бесов, что «удариша в сопели и в гусли и в бубны, и начавша ым играти» (5,186). С этого экзамена святой вышел «еле живая», поскольку черти все-таки заставили его танцевать. И лишь помощь опытного Феодосия помогла Исакию преодолеть спиісусу. В соответствии с «Житием», аналогичную помощь Феодосий оказал и киевскому князю Святославу, что окружил себя шутами. После строгого наставления князь «умилился» и отказался от пагубных привычек.

В немецкой народной легенде о докторе Фаусте появлении перед героем вызываемого им дьявола предшествовали традиционные для этого случая «музыка и пение,... танцы».

Такое отношение к музыке присуще не только христианской традиции. В индийской перськомовній литературе есть фрагмент, анонимный автор которого утверждал, что большинство музыкальных инструментов создан нечистой силой. Когда сатана изготовил деревянный барабан - мандаль, то рассмеялся, подумав о тех, кто будет слушать его звучание:

Сатанинским делом был тот инструмент,

Коль и дьявола он сумел рассмешить.

Даже некоторые профессиональные композиторы склонны были приписывать дьяволу связь с музыкой. Так, итальянский композитор XVIII века Джузеппе Тартини утверждал, что одну из его скрипичных сонат во сне ему наиграл владыка ада, вместо чего потребовал душу музыканта. В связи с этим соната была названа «Трель дьявола».

И все-таки можно сказать, что шуты, скоморохи, шпільмани, гістріони находятся внутри христианской культуры, но не соответствуют христианскому идеалу. Показания о том, что игры, веселье не являются греховными поступками, можно отыскать в ряде апокрифических источников. Так, в «Евангелии детства» есть упоминание, что мальчиком Иисус участвовал в играх сверстников.

В другом апокрифі - «Евангелии от Филиппа», что содержится в кодексе Наг-Хамади (открыт в 1945 году) - Христос призвал не бояться проявлений плоти, к которым относится и участие в играх, смех, веселье.

Приведенное выше противостояние святого и бесов, которые веселятся, в широком культурном контексте является отражением полемики христианского аскетического и агеластичного императива с естественным стремлением личности к игре, веселья, раскованности. Западная церковь в этом вопросе была склонна к компромиссам. Вот что писал в «сумме теологии» неоспоримый католический авторитет Фома Аквинский: «Игра необходима человеку для отдыха и ради занятий, отдыха служат рода человеческого, могут быть установлены разрешенные художества. Поэтому и ремесло актера, что имеет целью доставить человеку увеселение, само по себе дозволено, а те, кто его отправляет, не находятся в состоянии греха, поскольку они придерживаются при этом меры... Поэтому не грешат те, кто приличной зарплатой поддерживает таких людей» (6,23).

В предыдущем разделе речь шла об использовании фольклорно-игровых элементов в практике православного культа. Аналогичные зрелищные прецеденты знал и католицизм. Еще в X - XIII веках в католических обителях была достаточно широко распространена спектакль, исполнителями которой были сами жители монастыря. Она была реакцией на притеснения монастырей светской властью. Собравшись в храме, монахи выносили гробницы с останками святых, посыпали их терниями, а потом падали вниз, на пол храма, проклиная своих обидчиков. Этот спектакль проходила в присутствии паствы.

Характерное для христианского искусства противопоставление «верха» и «низа», священного и профанного было ослаблено тем, что во время городских праздников, карнавалов, церковь допускала наличие в языке площадной культуры элементов пародии на сакральное. Осел, что вводится в храм, в карнавальном зрелище мог символизировать Христа, колбаса - использоваться вместо кадильницы, богослужения нередко оздоблялося буфонними образами, шут и священник могли затеять комическую перепалку, причем последний вполне профессионально развлекал прихожан непристойностями, а диакон кричал ослом или переодевался в женский костюм. Себастиан Брандт в «Корабле дураков» с осуждением констатировал:

Я не выдал вредней забавы,

Чем в храмах - танцев допущенье

При первом даровозношенье,

Когда, забыв про стыд и страх,

Не только поп, но и монах

С толпой мирян во грех сей тяжкий

Впадает, оголяя ляжки.

Некоторых каноников за ущерб, причиненный во время праздника посоха или дураков, даже штрафовали. Игровое пародирование сакрального, пафоса храмовой службы, лишь на первый взгляд может показаться его профанацией и, что совсем уж неверно, - проявлением народного антиклерикализма. На самом деле его первоочередной целью было усиление священного содержания с помощью перевода его (на время праздника, обыч-чайно) в плоскость игрового дурачества.

Правда, и в католической культуре нередки были прецеденты ортодоксалізму, присущие некоторым богословам. В XII веке католический авторитет Ельред покритиковал тех священников, чей темперамент допускал игровые привнесения в литургию, превращают храм в театр. Некоторые, писал он, «во время службы то повышают, то понижают голос, будто играя им... изображают то предсмертные муки, то неземной восторг и при этом искажают тело ужимками, заимствованными в гістріонів».