Раздел 15

 

ПРОИСХОЖДЕНИЕ И ИСТОЧНИКИ УКРАИНСКОЙ ФРАЗЕОЛОГИИ

§ 44. Обычаи, обряды, верования

 

Верования, поверье, утрадиційнені обряды, обычаи, мифологические и демонологические представления, весь "живой музей истории народа" (С. Токарев) - основа мировоззрения людей. Они воплощают міжпоколінний опыт этноса, а языковые знаки отражают их семантику и коннотацию. Социальный фактор, подчеркивает польский лингвист Е. Курилович, который с первого взгляда кажется внешним относительно системы языка, в действительности органически связан с ней. Расширение употребления знака внутри системы есть лишь "отражением расширения его употребления в языковом коллективе".

Фразеологические единицы, отражая в своем значении реалии, коннотации, непрерывный процесс развития этнокультуры, аккумулируя во внутренней форме самые разнообразные проявления национальной духовности, сохраняют отчетливо или менее отчетливо "следы" этой этнокультуры (пускать ману, с легкой руки, плох на глаза, встать на левую ногу, не выносить сор из избы, заказывать зубы). Как звезда пада, "то ее ведьма зловлює" [241: 148]. Родиться под красивой планетой, родиться под плохой планетой... "Кто из них [планетников] родится под красивой планетой, то будет хороший, то есть будет беспокоиться о своей душе и людям будет делать добро. Кто родится под плохой планетой, будет сносится с дьяволом и вредить людям" (П. Чубинский). Вот еще несколько примеров "людових верований", собранных И. Франком в конце XIX в. в предгорье Карпат. "Каждый человек имеет свою звезду на небе; как человек умрет, то звезда упадет или и так затухнет" (взошла его звезда, взошла его звезда, погасла его звезда); "Есть такая планета на небе, что как мужчина под ней уродится, то будет счастлив, а другой будет нуждаться" (разг. такая у него планида), см. еще уродитися под счастливой звездой, уродитися под несчастливой звездой. Совсем недавно бытовало стойкое убеждение, что "светить волосами" перед людьми, для женщины большой стыд. На Полтавщине говорили, что "солнце плачет", когда женщина "светит волосом", а на Черниговщине считали, что волосы, которые торчат из-под головного убора, "притягивает молнию и гром может войти в человека". Непокрите женские волосы, как представляли, "может принести вред людям, хозяйству, урожаю" [248: 423]. Отсюда и ФЛ светить волосами, покрыть волосы, завязать волосы, завязать голову, завязать платок.

И обратимся снова к И. Франко. "Есть такие люди, что как только прикоснется болезненного зуба рукой, то зуб перестанет болеть. Для того и приповідають: "Перестало болеть, так если бы руков відоймив" (как рукой сняло) [319]. Ср. еще: " - Я твою усталость рукавом одведу, - провела рукой по его лбу" (Г. Стельмах). Порой обычный фразеологизм кажется "одноплощинним", а на самом деле он вобрал в себя многочисленные верования, обычаи, приметы. Тертый калач - "опытный человек", потому что ее жизнь "терло", кололо, мололо, подобно зерна и муки. Всего она понесла "подобно хлеба". Фразеологизмы побить горшки, разбить горшок, разбить башку "поссориться" прошли долгий путь формирования своей семантики - символики (в Украине эти предметы разбивали после первой брачной ночи; старший боярин перебрасывал горща с хмелем через дом; он же бросал горшок сторону: если разобьется, то родится сын, а как уцелеет - то дочь). Во многих местностях родителям, которые не сумели сохранить дочери к венцу, дают на свадьбе пить из разбитой посуды или посуды с дыркой (О. Потебня). Очевидно, подобные приметы, верования были подоплекой евфемістичної ФЛ горшочек ущербная (о такую дочь). В приднестровских селах, когда выносят мужа из дома, женщина бьет новый горшок. Этим сказывается упадок хозяйства после смерти мужа. Как ритуально-магическое действие, битье посуды может иметь как положительный магический смысл (пожелание богатства, счастья), так и отрицательный (символика уничтожения, несчастья, смерти) [248: 180].

Фольклорно проработаны глубоко народные шутливые высказывания хлеб от зайца ("Мне хотелось верить, что мама приносила хлеб от зайца", Г. Мащенко); (принес) от зайца, отнял у зайца [317,1: 306], выпросил у зайца [260, III: 120], горбушку от зайца (О. Гончар), горбушку от зайчика (Б. Олейник), "папа Приносил мне горбушки, Говорил, что в жизни отнял у зайца" (В. Кочевский). Такой сакральный хлеб, который побывал "на природе", а главное - долгожданный и романтичный, - "фонував" несравненной чистотой и искренностью родителей и детей. "Как родителей гостинец, как хлеб сладкий от зайца, как радостное чудо самых первых детских снов, - качались в ведрах лозовые свежие кружочки, шумели дубы, и стременами ветер звенел" (JI. Костенко). Его культурологическую оценку находим в этнографа В. Скуратовского: "Это хлебушек от зайца... Верили и не верили мы в те слова. Но с каким вкусом ївся он, хлеб "от зайца" - прекрасно выбранная народом форма угощения детей неиспользованным в поле завтраком". Это чудо, которое всегда переносит нас в светлое детство: "Крестный отец дружит с зайцем, потому что всегда... вынимает из кармана или пряник, или конфету, или яблоко, протягивает мне и говорит: - Вот же встретил меня по пути заяц и передал тебе, Василек, гостинца. - Какой заяц? Тот, что и вчера? - Тот самый. Серый. - А откуда он меня знает? - И уже знает. Говорит: этому послушному мальчику передайте" (В. Захарченко).

Инвариантный рамочный образ подарка (от зайца - принести; отнять - от зайца), например, в восточнослобожанских и східностепових говоре реализуется во многих вариантах. Скажем, на Луганщине бытуют высказывания зайчик передал (с. Мостки Сватовского р-на), заяц передал (г. Лисичанск), заяц принес (с. Оборотнівка Сватовского р-на), у зайца украл (с. Мостики), гостинец от зайчика (с. Приволье Лисичанского р-ну), зайчик в сумочку бросил (г. Ровеньки). Подобный образ (зайчыкау хлеб [188: 94]) есть и у белорусов. Такие же мотивационные модели знают и немцы - Hasenbrot, Lewarkenbrot "хлеб зайца, жаворонка", das hett die Krдhe fallen laten - "его ворона уронила". У россиян, кроме заячий хлеб (гостинец), есть еще лисичкин хлеб, то есть хлеб от лисы. Так назван один из рассказов М. Пришвина. Жители Нижегородской губернии знают березин гостинец (запись 1975 г.), собственно, уже флористический образ. Еще более отдаленная внутренняя форма кашубского выражения - to je od Coutkiz lasu, доел, "это от Тети из леса", где Cotka (Coutka) z lasu - "дух - защитник боров и лесов в образе милой бабушки" [350,1: 140].

По Ф. Боасом, языка отличаются "по группам идей", а ее особенности "отражаются во взглядах и обычаях народов".

В поэме "Марина" М. Рыльский выводит образ "знахаря" Кіндратка такими словами:

 

О сто волков, сани обступили,

О куріп'ят, что по степи водили

Охотника, пока смерть себе нашел,

О знахаря, и останавливать кровь,

И страх у слабонервных выливать,

И ружья несхідні заказывать

Был над всем прославленный мастак.

 

Такие "прославленные искусники" вроде умели ружжа заказывать ("уж между нами нет такого..., чтобы "ружже заказал" [133: 6]), изливать (слизывать) переполох, отводить глаза, заговаривать зубы, уроки прогонять, трясцю одшептати... У бойков проливать воду заст., фольк. - "знахарскими способом лечить испуг" [201, II: 152]. В романе "Маруся Чурай" Л. Костенко вспоминает описывает десятки подобных выражений, отражающих процессы гадания, відшіптування, намекают на приметы, указывают на верования. Например: "И что мы уже Грицькові не делали, - вишіптували, терли, ізсилали, священное зелье клали под затылок, водой мыли и переливали хоробу на бобренківського пса, - не помогло"; "Это же полк выходит за далекие поля. Кому тополь станет в головах"; "Так дай же вам Бог счастья. Прибейте себе подкову"; "О Господи, его уже похоронили, Ему уже все кукушки відкували". Как упоминалось ранее, судьбу многих людей или отдельного человека, его характер связывали с тем, что сулили звезды ("Огненная звезда в небе пролетала, сычи кричали, вестники беды"), под какой звездой он родился. Скажем, "непрямая дорога" Григория связана с тем, что он "родился под такой звездой, что что-то в душе двоилось ему"; "страшный разрушитель" Украины Ярема Вишневецкий - "кровавый палач из-под темной звезды".

Время прибегали к выливанию (викапування) из воска, олова или сырого яйца изображение человека и по-своему мудрили над ним: "И гадалка гадала, Сглаз заказывала, Удачу-судьбу за три шага С воске выливала" (Т. Шевченко). Ср. рус. (горьк.) вылить на воск "успокоить ребенка, слив с нее воду на воск, где должно появиться изображение злого духа, который испугал ребенка" [16: 29]. Берут миску воды и держать на голове перестрашеного, рассказывает И. Франко о гадании підгірян с оловом. Между тем баба в железной ложке над огнем растапливает олово и выливает его к миске с водой. С того олова узнают потом, "чего перестрашилася человек" ("верования Племени на Підгір'ю"). ФО (похожий) как вылитый фиксируется академическим словарем [317, И: 901] (синоним - как из глаза выпал). Ср. еще вылилась в мать, как из воска [309: 601]. Соединения вылитая мать, вылитая в мать, вылитый отец и т.д., очевидно, связаны как раз с выливанием, викапуванням. Такие ФО обычные в художественных произведениях: "Дочь вылитая мать удалась" (Панас Мирный). Бойковская викапати из глаза (кому) означает "быть подобным кому-либо" [201, И: 101]. Похоже и у поляков: jakby matce z oka wykapal; tak podobien do niego jako by mu z oka wypadl [346, II: 713]. Вылитый (вылитый) брат, вылитая (вылитая) сестра, как вылитый, как вылитый - устоявшиеся выражения, но мотивировка их уже несколько утраченное. Вот почему на Охтирщини (Сумская обл.), например, чаще услышим как выкопан (от копать) - свидетельство переориентации внутренней формы.

Только незначительная часть ФЛ с ремаркой "етн." (этнографическое) попала к загальномовних фразеологических словарей. Среди них - полоскать повивач "пить спиртное после крестин" (И. Нечуй-Левицкий), слать (посылать, присылать, отправлять) старост (людей) [за полотенцами] (к кому) "сватать" ("парни Начали засылать сватов к девушкам", Г. Квитка-Основьяненко), вернуть слово [назад] (кому) "отказываться от обещания жениться с кем-нибудь" (" - Ярина - он вдруг упал на колени... Еще не поздно, верни Максиму слово, стань со мной под венец", П. Панч), обменять хлеб [святой] "договориться о браке" ("Обмінили хлеб, а в воскресенье и свадьбу сыграли", Панас Мирный).

Выделим "сетку" стереотипов, наброшенную на генетически древние представления нашего этноса, смысловые доминанты, которые отложились в семантически-концептуальных опорах черт - болото - сухая груша - сухая верба.

"Излюбленными местами обитания чертей", отмечает исследователь народной демонологии В. Милорадович, кроме ада, признаются болота, камыш, бузиновый куст (бойки называют черта табуїстично - тот, что под бзом сїдит [И. Франко, М. Демский]), сухая верба, вода (ср. водяной), глубокие овраги, ветчины, сараи, пустые полуразрушенные помещения, мельницы; а еще - перекресток дорог и перепутья [247: 391]. Они оберегают "заклятые сокровища". Вот некоторые лубенские веснушки, прибаутки, убеждение: "А он будет в омуте с чертями старший"; "На всяком мельнице есть черт". К народной демонологии относятся также домовые, лешие. У черта есть много имен: сатана, бес, тот, рябой, демон, дьявол, чертяка, черный, проклятый, лукавый, нечистый, нечистая сила, куцый и др. [169: 415-429]; черт, бес, бенеря (бенеря его принесла; см. еще бойковские фраземи-табу: Иван безп'єтий, тот панич, тот скажешох, то ріжкатий (считается, что у черта есть рога), тот, что в смоле купасся [72: 49].

В народных поверьях восточных славян болото - "опасное и нечистое место", где водятся черти, "нечистое место, связанное с действиями нечистой силы", обычное "местонахождение черта". Был обычай выбрасывать в болото "нечистые" предметы (старый веник, вещи умершего, горшок с водой от мертвеца, мусора) [247: 62]. За народными легендами, как раз сам черт "создал это опасное место" в противовес "благотворительной деятельности Бога" [116: 19; 247: 62]. Отсюда языковые отслоение различной структуры, експліковані или зашифрованные образы: бойк. габуїстичне то, что в болотї сідит, Антипка [72: 49], черт болотный (болотный), засел черт в болоте [287,1: 302], диал. ссл., сст. у черта на болоте "очень далеко" [303: 251 ], "Мне удалось все-таки разыскать его [Алексея], хоть это и оказалось место, забытое Богом и людьми, так сказать - у черта на болоте (Ю. Боцвінок), у черта на колючках, у черта на куличках, где трава не растет "очень далеко" [303: 251]; грубо - к черту (к черту) в зубы, "Цепляющийся крепкой рукой женщины, побежал [Сивоок] куда-то ко всем чертям в зубы" (П. Загребельный), (помчался) к черту в зубы (П. Кулеш), к черту на рога (ибо черт "ріжкатий", то есть имеет рога); сидит, как черт на деньгах в болоте; рус. не ходи при болоте: черт уши обколотит. Устойчивая связь черта и болота выражается пск. болото "черт", рус. "черт", рус. нетеча "черт" и "стоячая вода" ("К людям именно сватов засылают, а к нам нетеча Зілю несет", С. Васильченко; которой нетечі?). Активно бытуют поговорки - правит, как черт болотом, ганя как черт по болоту, которую болоте не без лешего, такую селе не без водки; бел. аднаго балота чзрці; пол. bloto bez czarta nie obejdzie (болото без черта не обойдется); то же в бранных пожеланиях - чтобы тебя понесло по трущобам и по болотам! [248: 228].

Академический фразеологический двухтомник фиксирует грубые, ироничные ФО (влюбиться) как (словно, будто) черт в сухую грушу (в старую вербу) "очень сильно" ("Маланка видит, что влюбился Дмитрий, как черт в сухую грушу", Г. Зарудный); (придраться) как черт к сухой ивы ("Проклятый Ботушкан прицепился ко мне, как черт к сухой вербы...", Сказки Буковины) [317: 954, 955]. Такие же мифологические представления свойственны и белорусским верованиям (улюбіуся как черту сухую вярбу), и польским (zakochal siqjak djabel w starej wierzbie, то есть "влюбился, как черт в старую вербу". Вообще дерево - место обитания мифологических персонажей: русалки живут на березах, черт сидит в корнях бузины, в дуплястій иве, в осыке [247: 161]. В эту же "демонологічну" мікрогрупу входят и говіркові и фиксированные фольклорными сборниками высказывания - варианты - зполіс. лубити, йек черт сухую грушу "не любить кого-то" [7: 131], закохавсь, как черту сухую грушу [309: 623], влюбился как черт в сухой вербе [287, И: 302] (Уманский уезд), гал. тішитсі, как черт сухов вербов. Комментируя галицкое пожелания учіпи ся сухой вербы, а не меня, И. Франко отмечает: "Место, где даже ива не может расти, но вехне (засохнет), очевидно, плохое, нечистое. Вот тем то и сама сухая верба, что стоит на таком месте, считается "центром нечистого духа". Уцепиться сухой ивы значит "отдаться демону, который живет в той иве, а может, и повеситься на ней" [49, XXIV: 160]; ср. ассоциации в бойк. дуралей с кривой ивы "обманщик" [72: 50]. Собственно, в народной символике различаются концепты ива - сухая верба - свяченая верба, в которых сочетаются и "светлые" компоненты, и "темные". Ива - не многочисленный род, родня (по "Украинской малой энциклопедии" Есть. Онацкого, "может развить свыше семисот ветвей"), но одновременно и "бесплодие" ("никогда не плодоносит" - на вербе груши). Сухая верба как место бытования нечистой силы, как проклятое дерево (поскольку не дает плодов, не создает тени; у сербов она проклята и поэтому конечно "гнилая внутри"; у поляков - бесплодная, трухлявая и с кривым стволом, ибо из нее были сделаны гвозди для креста, на котором был распят Христос") [248: 335] противопоставлена освященной вербе как охраннику от нечистой силы ("Не я бью, верба бьет, за неделю Пасха..."), была "целебным средством" у всех славян [247: 83].

Таким образом, фразеологизмы как отслоение материальной и духовной жизни (его конкретных мотиваторов), как продукты языково-культурной способности этноса осваивать и фиксировать стереотипы своего отношения к действительности представляют эту действительность антропометрично-выверенной, оцененной с точки зрения реалий жизни того или иного периода, с точки зрения народных верований. В процессе изучения мы якобы снимаем слой за слоем те идеи, которые в них откладывались веками, и "доходим до их источников" (С. Токарев). Конечно, в народных обрядах и поверьях немало такого, что надо признать общечеловеческим, указывал Д. Зеленой. Отдельные явления народной жизни, какими бы простыми они не были, всегда имеют долгую историю "на почве определенного отдельного народа". Слово - концепт, введенное в деятельность человека, рассматривается В. Потебне "как живое, динамичное и уникальное, всегда другое, что проявляет те или иные свои грани в тесной зависимости от условий его употребления" [279: 7]. С помощью слова человек не только познает, что уже было в его сознании, но и "творит новый мир из хаоса впечатлений и увеличивает свои силы для расширения пределов этого мира" (А. Потебня). ФЛ старый мир конотативно-представлен, інтеріоризований етносвідомістю и нередко уже "зашифрованный". На смену ему приходят актуальные сферы материальной и духовной жизни, представлены в узусі нередко уже как поэтические представления говорящих.