Когда Бог создал по законам мудрости мир, он потребовал, чтобы был кто-то, кто бы оценил смысл такой большой работы, любил бы ее красоту, восхищался ее размахом. Однако не было ничего нужного ни в прообразах, из которых можно было создавать новых потомков, ни в кладовых, что их создатель подарил бы в наследство новому сыну, ни на скамьях небосвода, где воссідав сам созерцатель Вселенной. Все уже было завершено, все распределено по высшей, средней или низшей сферы.
И вот, замыслив человека, Бог решил, чтобы тот, кому он не смог дать ничего собственного, имел общим с другими все, что было свойственно отдельным творениям. Пристав Бог на том, что человек - творение неопределенного образа, и, поставив его в центре мира, сказал: «Не даем мы тебе, Адам, ни своего места, ни определенного образа, ни особой обязанности, чтобы и место и подобие, и обязанность ты имел по собственному желанию, согласно своей судьбой и собственным решением. Образ прочих творений определен в пределах установленных нами законов. Ты же, не скованный никакими пределами, определишь свой образ по своему решению, на волю которого я тебя оставляю. Ставлю тебя в центре мира, чтобы оттуда тебе было удобнее обозревать все, что есть окружающей среды. Я не сделал тебя ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы ты сам, свободный и славный мастер, сформировал себя в образе, которой отдашь предпочтение. Ты можешь переродиться в низшие, неразумные существа, но можешь по велению собственной души переродиться в высшие, божественные».
У людей, которые рождаются, было, следовательно, вложены зародыши разнообразной жизни, и в зависимости от того, как каждый о них заботится, они вырастают и дают в нем свои плоды...
- Так сформулировал мысль, ставшую своеобразным кредо ренессансного миропонимания, итальянский философ - гуманист Джованни.
Пико делла Мирандола в «Речи о достоинстве человека». То должно быть вступительное слово на римском диспуте философов всей Европы 1487 года.
Диспут тогда не состоялся. Однако эхо приведенных уболівань относительно человеческого облика пронимает философскую гуманістку с тех пор и по сей день.
Но ... прошло пять веков, и вот снова, как тогда, на зламові возраста - ба, сейчас еще и тысячелетия - мы в очередной раз возвращаемся к тому же вопросу. Мир изменился и человек изменился, она немало совершил, увидела и услышала. Немало спізнала, но как-то странно то делала: чем больше узнавала, тем меньше верила в себя. То же стоит ссылаться на какие-то там ренессансные надежду, они - оптимисты - разве могли представить наши невзгоды, сомнения и окольные пути?
А пожалуй - таки стоит, ведь в надеждах, которые мы привели в начале разговора, не больше весят предостережения относительно низости, чем очарованность «величием» человека.
Согласитесь, весьма своеобразной выглядит эта гуманистическая эйфория, что ею так упрекает «модерн» - «постмодерн», если вслушаться в квинтэссенцию Пиковых соображений: «и что за чудо - человек! Самый счастливый из всех существ и достойный всеобщего восхищения - может потому достичь наивысшего взлета или упасть в самую глубокую пропасть. Разве не удивительны ее хамелеонство, изменчивость облика и вычурность характера!» (приведенные квалификации «разбросаны» по тексту уже упомянутой речи). Самовосхваление здесь или что-то сложнее, драматичнее, а то и трагичнее? То, была, не Кантовой непреодолимое противоречие (антиномия) уже выглядывает из-за ренессансного плеча? Не такие драматические, а то и трагические противоречия составляют сущность новоевропейского гуманистического дискурса, едва скрытую за покровом антропоцентрического оптимизма?
За каждой подобной же антиномією просматривается крайне фундаментальная человеческая жажда - быть в согласии с миром и с самой собой. Сбывается то слишком уж редко. Особенно - сегодня. И все же ... Еще один итальянец, наш современник Итало Кальвино создает выразительный художественный образ человека эпохи «постмодерна». Она находится в согласии... с размолвкой (!) других, себя и целого мира. Казалось бы - полная противоположность ренессансному мироощущению. Однако присмотримся повнимательнее: ведь «согласие с размолвкой» есть все-таки согласием, которая порятовує человека среди множества житейских невзгод. Будем ждать, а не был оптимизм ренессансного гуманизма также своеобразным способом найти «согласие с размолвкой мира»? Возможно, он был, по фрейдівською схеме, «замещением» размолвки (то есть переводом безсвідомих, неприемлемых для человека желаний в приемлемую подобие). Как бы там ни было, имеем дело, следовательно,
с разительными отличиями - и одновременно с выраженной преемственностью фундаментальных антропологических потребностей, которые сохраняют свою значимость на протяжении тысячелетий. Соответственно и представление о человеке, модифікуючись относительно новых условий жизни, также сохраняют определенную инвариантность.
Данным обстоятельством наснажень - замысел предлагаемого учебного издания с философской гуманистики.
Как учебный материал ведущие мотивы нашего пособия используются впервые. До сих пор они составляли содержание исследовательских поисков, которые начались не вчера. Следовательно, хотим привлечь внимание читателя к интересной культурно-интеллектуальной исторической параллели.
Западная мысль прошедшие сутки знает два заметных повороты к проблемам антропологии. Первый - это конец 20-х годов. Появляются философско-антропологические труды М. Шелера и Г. Плеснера, почти одновременно с ними - напряженные размышления М. Хайдеггера, посвященные соотношению антропологии и новой онтологии (они задают вектор перехода от «Бытия и времени» до дальнейших работ по контроверз европейского гуманизма). Параллельно имеем начало огромного вспышки исследований в области экзистенциальной (Г. Бубер, К. Ясперс, Г. Марсель), чуть позже - персоналістичної (Е. Мунье), а еще немного подавно сартрового разновидности экзистенциальной антропологии.
Второй этап антропологической заинтересованности - конец 60-х - начало 70-х годов, когда в Мюнхене печатается п'ятитомна «Философская антропология сегодня» (О. Больнов и другие). Заметной ціхою данного этапа, его продолжением стала интенсивное взаимодействие философской антропологии и герменевтики (семитомне издание «Новой антропологии» под редакцией Г. Г. Гадамера и П. Фогелера).
На отечественных просторах сильный антропологический всплеск представлен культурно-философским явлением 20-х годов, которое получило впоследствии наименование «расстрелянного возрождения» (Николай Хвылевой с его идеей совместить преимущества Фавстової человека и восточный інтравертизм, Владимир Юринец и другие). Второй этап - то возглавляемый Владимиром Шинкаруком «антропологический поворот» в украинской философии, который начался в 60-е годы: центрація предмета философии на проблемах человека, рассмотрение всего комплекса философских интересов как «перевода на теоретическую язык» смысложизненных, мировоззренческих вопросов. Добавим, что накануне 60-х годов наш соотечественник Александр Кульчицкий, работая в Украинском Свободном Университете (г. Мюнхен), издал там фундаментальный труд «Основы философии философских наук», пройняту идеями мировоззренчески-антропологической переориентации философии, а в 1973 году - «Введение в философическую антропологию». Учитывая относительность предлагаемых параллелей, неизбежной ввиду различия тогдашней политической и духовной атмосферы в данных регионах, надеемся, что эта параллель все же показывает по крайней мере то обстоятельство, что мы в области философско-антропологических поисков - «не чужие люди».
Кстати есть еще одна параллель. В 1995-96 годах стал мировым бестселлером роман для юношей норвежского философа Юстейна Гордера «Мир Софии» (переведенный на украинский 1997 года), где первые философские вопросы: кто я, что есть человек, что было до меня и будет после того, как меня не станет, что такое Вселенная, откуда он - также принадлежат смисложиттєвій сфере.
Начиная с 60-х годов людинознавчий поиск осуществлялся нами в направлении отчасти «новой онтологии», отчасти - экзистенциальной антропологии. Отличительная ее тенденция - взгляд на человеческое бытие не вообще (как бытие рода или вида homo sapiens), а в его личностной самобытности - как бытия каждого из нас (В. Шинкарук). Конец 80-х - начало 90-х годов ознаменовалось критическим пересмотром ряда идеологических стереотипов, которые искусственно ограничивали диапазон исследовательских программ, и началом интенсивного переосмысления основополагающих концептов философской гуманистики. Последствия такого переосмысления мы постарались наиболее полно отразить в данном навчальнім посібникові.
Важнейший среди таких концептов - то представление о сущностных свойствах человека. Традиционно они мыслились в основном как воплощение всяческих достоинств. Зато мы акцентируем на сутнісній неоднозначности, амбивалентности человека. В связи с этим в современных отечественных исследованиях соотнесено две разновидности антропологических рассуждений - «положительные» и «отрицательные». Соответственно пересмотрено платонівське-моністичне видение человеческой сущности. Его недостатком является субстанціалізація всеобщих свойств человека, пренебрежение его возрастному, половому, этнонациональной и иной спецификой.
Через осмысление языка как «дома бытия» мы выходим на фундаментальные вопросы етноантропології. Критически пересматривая «господин социологизм» в истолковании человека, мы соотносим такие ее взаимосвязаны «екзистенціалії», как коммюнітарність и одиночество.
Впервые в нашей литературе мы акцентируем на утопичности просветительских надежд сквозной разумности человеческого мира, в частности показываем того irreducibility «антропосферы», «ноосферы». Не рассматривался до сих пор в отечественных разработках также вопрос о сублімативність человека и его миро-отношение, как и немало других смысловых сюжетов, которые заинтересовали авторов данного пособия.
За всего этого мы пытались отстоять расчетливый взгляд на человека, утвердить такую ее жизненную черту, как способность стала мудрое наставление Макса Шелера. Просим Читателя воспринимать ее как наше мировоззренческо-методологическое кредо:
«...Научить тому, как человек может стерпеть себя саму, - не переоценивая саму себя в мании величия, но и не впадая в ложное самоуничижение».
Что больше работает исследователь над изучением философско-гуманистической проблематики, то чаще убеждается: самые абстрактные, казалось бы, рассуждения о человеке очень касательные к экзистенциальных наблюдений над много чем, что мешает нормальной человеческой жизни. Чего стоит хотя бы упомянутая уже ранее двойственность, амбивалентность человека. Ведь она питает диаметрально противоположные политические ориентации - как антитоталітаризм, так и тоталитаризм, культурные ориентации - например, креационизм и традиционализм, этические - эгоизм и альтруизм и т.д. А тот же принцип перенаправления общественно нежелательных влечений (вместо изнурительной и малоперспективной борьбы с ними)? Или принцип «встречи» как спасительный относительно личности с точки зрения педагогической антропологии? Или «педагогика мира», которая активно разрабатывается на теоретических основах педагогической антропологии?
Примеров, когда антропологический дискурс предстает как переплетение вектора теоретического с этическим, педагогическим, политическим, правовым, можно привести множество. Больше всего, что он концентрирует в себе, - это возможность понять органическое сочетание в каждом конкретном человеке максимальной самоценности, индивидуальности, уникальности и в то же время универсальности, вселюдності.
Когда думаешь над таким сочетанием, вспоминаешь довольно точное антропологическое наблюдение Германа Гессе: «Каждый человек - то не только она сама, а еще и то единственное, с определенной точки зрения, совершенно особое, каждый раз важное и отличный перекресток, где пересекаются явления мира именно таким образом - один лишь только раз и больше никогда. А поэтому история каждого человека есть существенная, есть вечная, есть божественная, а значит каждый человек, пока живет и следует естественной свободы, является чудесной и достойной всяческого внимания. В каждой вступил подобия дух, в каждой страдает живое существо, в каждой рассекают Спасителя». Эти слова, сказанные немецким писателем накануне первого антропологического «бума» на Западе, не теряют своей достоверности. Они имеют особую значимость для Украины, истощенной веками подчиненности, которые сопровождались национальными и социальными чорнобилями. Не забывайте их, создавая рыночные отношения...
Не означает ли все сказанное, что антропологический розмисел сегодня оказался один на один с необходимостью якнайсумлінніше соотносить уникальность и самоценность каждого человека с уникальностью других людей, далее - живых созданий, еще дальше - с самоцінністю чего сущего рядом с человеком? «Мы с Тобой одной крови - Ты и Я», - говорил Кіплінгів Маугли каждом живом существе. «Мы с Тобой - одной судьбы», - говорит сегодня всем сущем антрополог.
Эта идея очень созвучна древний екофільності украинского менталитета.
Вглядываясь в себя, человек видит Вселенную, вглядываясь в беспредел мира - видит, глубже понимает себя саму. Такой есть краеугольная идея, что ее пытались обосновать авторы каждой из предлагаемых лекций.